Чудесное лето - Страница 22

К оглавлению

22

– Он будет у нас жить? – тихо спросил Игорь.

– Не похоже. Такого не так легко приручить…

Мальчик протянул было руку к шершавой голове зверя, но тот недоверчиво отодвинулся. И виновато завилял хвостом: «Извини, пожалуйста, но я к нежностям не привык… А вот съел бы еще что-нибудь с удовольствием…»

Дядя Вася сварил на примусе рисовый суп с томатами. Блюдо не совсем подходящее, но разве у него собачья кухмистерская?..

Они честно поделили между собой суп, а на закуску Игорь дал псу бумагу из-под масла, которую тот, жмуря глаза от удовольствия, старательно облизал, – так облизал, что бумажка совсем прозрачной стала. От вина отказался. Даже обиделся, как, впрочем, собаки всегда обижаются, если человек им что-нибудь несуразное предложит… И в самом деле: предложи вам кто-нибудь после ужина копировальных чернил, разве вы не обиделись бы?..


Из виноградника выполз с киркой старичок Сангинетти, хозяин фермы, лежавшей у холма, маленький, похожий на хитрую ящерицу, человечек. Посмотрел на лежавшую у порога собаку, почмокал плохо выбритой губой и сказал:

– Ваш пес?.. Не ваш? Здесь ни у кого такого нет, – уж я знаю… Не люблю ни кошек, ни собак! Кошки – воровки, собаки кусаются. Вот вы ее накормили, а она вам за это, хи-хи, брюки порвет…

«Вздор какой! – подумал Игорь. – Какая собака обидит человека, который ее напоил, накормил и у своего порога приветил?..»

Псу тоже не понравился сухой, похожий на шорох выцветших листьев кукурузы голос старичка. Он толкнул дядю Васю носом в колени, вильнул дважды хвостом (ужин был неважный, особенно вилять не стоило) и, презрительно обогнув старого клеветника, исчез за холмом в кустах можжевельника. Сыт, день тихий и теплый, – а что завтра будет, об этом только люди думают…

Глава X
Цикады

После купания дядя Вася забирался обыкновенно в дюны и принимал солнечные ванны. Голову закрывал широкой, как лопух, африканской соломенной шляпой. И ложился под можжевельником так, чтоб еще тень ему на голову падала: очень он своей головой дорожил. А все прочее пеклось на средиземном солнце, как каштаны в жаровне… Для того же, чтоб кожа не лопалась, чтобы ожогов и пузырей не было, дядя Вася смазывал себя прованским маслом. И лежал, весь блестящий, будто гигантский желтый перец, который в местечке за почтой продавали. Иногда еще обсыпал себя из ладони мелкой косой струей песка и становился тогда матовым, как наждачная бумага.

Игорю долго лежать надоедало. Песок в волосах, в ушах, на языке. Снизу печет, сверху жарит. И потом все мухи и оводы, которые на дядю Васю не садились, потому что он был смазан маслом, как сумасшедшие приставали к Игорю. Машет он, машет сосновой веткой, пока в плече не заломит. Вскочит, встряхнется, напялит на себя уже просохшие купальные трусики и пойдет к себе вдоль камышовой гряды на горку цикад слушать.

Состязание там у них, у лесного домика, цикадное. Как раз полдень, в это время начинается…


Заводила свою музыку, как всегда, сначала одна – на сосне, на которой одну лапу мистраль сломал. Не спеша потрещит-поскрипит, во вкус она еще не вошла… Остановится, опять потрещит и, как опытный пильщик, медленно и ровно начнет тянуть свою нотку: рик-рик, рик-рик… И вот через три сосны откликается другая. У этой звук потоньше, но выдержка не та, – нервничает, сразу дает перебои и торопится, точно у нее времени в обрез. Эка, подумаешь, невидаль – время для цикад!


Первая цикада наддает: чуть-чуть быстрее, но так же ровно и крепко. Контрабас прочный, смычок уверенный, выносливость верблюжья, уж она своего не уступит…

Вторая, как вербный черт на резинке, раскручивается все быстрее, входит в азарт, выдаивает свои силы нерасчетливо и неровно… Уж никто бы на такую суматошливую тварь сантима не поставил!

Игорь вперед знает, что будет. Состязание тянется третий день. У каждой цикады своя сосна, свои повадки и свой конец. Первая – ни на миг не собьется, учащает незаметно ритм, пилит все настойчивей и тверже, вторая трещит скачками, быстрей-быстрей-быстрей дергает свою резинку и вдруг… зззы-ы… обрывает музыку длинной беспомощной нотой. Струна лопнула, глаза на лоб вылезли – полный провал.

А первая торжествует: настойчиво, точно гвозди в соперницу заколачивает, потрещит еще минуту-другую и самоуверенно-твердо поставит последнюю точку: «Попробуй-ка, справься со мной!»

Ветра эти воздушные музыканты не любят. Когда над лесными холмами дует порывистый мистраль, когда улетает с камышовой перекладины полотенце, когда качается во все стороны зеленый рукомойник, когда разлетаются по всему лесу целые странички из Майн-Рида, над которыми Игорь сидит под сосной у шаткого стола, тогда смолкают и цикады… Отдыхают, должно быть, в кустах лаванды, в зарослях дрока и можжевельника, куда надоедливому ветру ни за что не продраться.


Но в тихий солнечный день все холмы переполнены сухим треском: басят маленькие контрабасы, скрежещут напильники, пилят невидимые пилы. Не только на соснах – на сухой оливе у дороги поселился музыкант и на смоковнице у колодца… Пойдет Игорь за водой, а тот и рад – слушателя себе нашел, – и трещит, трещит до одурения, никакого ему соперника не нужно…

Других развлечений у них нет. Не играть же им в футбол или в теннис, а в кинематографы, насколько известно, цикады никогда не залетают. Не любят.

Игорь понимает… Сам ведь он тоже развлекается, – свистит часто на весь лес и не спрашивает ни у муравьев, ни у ос, ни у цикад, нравится это им или нет. А ведь он чужой мальчик, пришел и поселился на зеленом холме самовольно, – ему ли лесным жителям законы предписывать?

22